Теодор

У Теодора был собственный бог. Бог любил Теодора всем своим огромным, как Земля, сердцем, и Теодор любил бога своим еще маленьким, но горячим, как уголек, сердечком. Они часто гуляли вместе. Ноги у бога были большие, мозолистые; пока было тепло, он ходил босиком, уминая ступнями деревенский большак. На ступни налипали песчинки и сухая трава, падавшая с телег, которые ехали с сенокоса. Теодор носился по большаку, и его куцый хвостик бешено мотался от счастья. Бог смотрел на него и смеялся, громко, сочно, и его лицо раскалывалось сотней морщинок.

Деревенские здоровались с его богом. Они останавливались поболтать прямо посреди улицы, и говорили о детях, урожаях, козах — очень важных вещах. Они звали бога Бабка Тамара и, кажется, совсем не знали, что это бог.

Бабка Тамара была молодцом. Ей было уже за семьдесят, но она держала несколько дойных коз и управлялась с ними сама, без помощи. Ее тело было большим и не по-старушечьи мощным, волосы она носила вроспуск, и они седой шалью покрывали плечи и стекали до пояса. Лишь за работой она неволила их, стягивала в тугой пучок на затылке.

До нынешней весны она жила одна. Ранним маем, когда даже природа еще толком не разлепила глаза и едва лишь накинула на землю первую зелень, бабка Тамара совершила чудо. Некто из деревенских, недобрый человек, швырнул в воду мешок со слепыми щенятами. Не хотел кормить живой излишек. И так бы ушел этот мешок на дно, не случись рядом бабка Тамара. Услыхала писк, и, не думая, не сомневаясь, сиганула прямо с мостков в холоднючую воду. Чуть было не опоздала.

В мешке оказались трое. Мокрые замерзшие комочки, нахлебавшиеся реки. Бабка Тамара вытряхнула из них воду, натерла спинки, и, когда все трое зашевелились, пристроила на груди и понесла домой. А там подложила под бок своей престарелой Мурке — грей, мол, наши теперь. Когда кошка начала вылизывать любопытные носы подкидышей, она скинула промокшую одежду, завернулась в лоскутное одеяло и уселась у зеркала, вычесывать водоросли из длинных паутинчатых волос.

Никому она не сказала ни про щенят, ни про того, кто их бросил в воду. Лишь однажды вдруг остановилась на дороге да обернулась вслед неопрятному мужичонке.

— Гадкий ты человек, Григорий.

И ушла своей дорогой.

А щенки подросли, окрепли и обещали превратиться в добротных сторожей. Все, кроме одного — этот был хроменький, меньше и слабее остальных. И льнул к бабке Тамаре, как к родной матери.

Рядом с Тамариной избой был большой пустырь, ничейное поле. Когда солнце повернуло на июль, нашелся на эту землю охотник — приехал из города толстый гладкий человечек с такой же толстой, гладкой женой. Оба пенсионеры, но не из бедных. Построили дом, обнесли забором, за забором посадили сад. И пришли к бабке Тамаре, оба, под руку.

— Щенки у тебя хорошие. А нам бы кого, чтоб дом охранял, — сказал он.

— Ты не бойся, обижать не станем, — пообещала она.

Бабка Тамара поглядела на них и решила — что уж там, люди хорошие. Таким и поверить можно. А те не одного взяли, а сразу двух — брата и сестричку. Чтобы веселее было. Как только гости ушли, бабка Тамара поглядела на оставшегося хромоножку и подмигнула:

— А ты при мне будешь. Не возражаешь, а?

Щенок не возражал. Бабка Тамара назвала его Теодором. И, сама того не зная, стала его богом.

Прошло несколько лет. Теодор вымахал в огромного, не подойдешь, кобеля. Шерсть у него стала длинной, серой, лапы — мощными, куцый хвост превратился в хвостище толщиной с метлу. Хромал пес по-прежнему, так что быстро не бегал. Да бабке Тамаре быстро и не к чему было. За последние годы она стала сдавать. Как это часто бывает с крепкими, радостными старухами, которых старость, кажется, побаивается, начав дряхлеть, она дряхлела быстро. Теперь ходила, опираясь на палку, или держась за загривок своего Теодора. С козами ей помогала тихонькая девчушка, Сашенька. Денег за работу брать не хотела, и бабка, чтоб не задолжаться, учила ее делать нежный козий сыр и белый, как облака, творог.

И никогда не говорила, что ее дед однажды выбросил в воду щенят.

Так и вышло, что эта самая девчушка первая узнала, что бабка Тамара слегла. Ничего у нее не болело, просто тем утром не оказалось в некогда мощном теле сил, чтобы подняться с постели. Когда перепуганная Сашенька позвала к бабке своих, та лежала да поглаживала сидевшего возле нее встревоженного Теодора.

— Ты чего ж это, баба Тома, никак отдохнуть решила? — зашутила девчушкина мать, а глаза ее бегали по бабкиному лицу, скакали с синеватых губ на впавшие щеки.

— Да, Дуняш, я нынче утром в отпуску, — отвечала ей в тон бабка Тамара. — Теодора бы вот только выгулять.

— Сашенька, сделаешь?

Тихая девчушка потянула было пса, да тот вывернулся из ее тоненьких ручек и улегся у кровати.

— Ты ступай, ступай, — уговаривала бабка, — погуляй с подружкой, ей одной скушно будет.

Теодор неохотно послушался. А там и врач подошел.

Он долго суетился вокруг старушки, путался стетоскопом в ее длинных волосах, шутил, расспрашивал. Оставил пузырек таблеток и вышел. Во дворе поймал Дуню.

— Дочка вы ей?

— Соседка, — пояснила Дуня, суча руками передник — Нет у ней никого.

— А вы что ж, приглядеть за ней сможете?

Дуня замешкалась, вспомнила младшего хворого сынка, работу, свою старуху-мать…

— Я пригляжу, — сказала Сашенька. Они с Теодором вернулись и теперь стояли неподалеку, ждали, когда можно будет войти. — Хорошая она.

Доктор глянул на нее исподлобья, потоптался на месте да и сказал все-таки:

— Недолго ей осталось…

Теперь Сашенька приходила к бабе Тамаре без малого на целый день. На Тамарином дворе ей было свободнее, чем на собственном — никто не указывал, что она должна делать, и работа спорилась в ловких молодых руках. Утром она доила коз, выводила их в загон, шуршала по дому да ухаживала за бабкой. Та уже потихоньку вставала, но делать ничего толком не могла. Ходила, опираясь больше на Теодора. Тот чувствовал свою важность и надежно поддерживал легкое теперь старушечье тело.

Раз Сашенька принесла с собой меньшого брата. Поздний ребенок, в свои почти три года он не ходил — что-то не так было с его левой ножкой. Едва вставая, он подворачивал ее и падал. Доктор говорил, что, может, пойдет, да будет хроменьким. Он сидел у кровати бабки Тамары и играл с деревянными ложками, представляя, что это самолеты. Сашенька стирала пыль с полок. Тут бабка приподнялась, подозвала пса. Теодор тут же подошел и подставил свое крепкое плечо. А бабка повернулась к мальчонке:

— Ну что, Ванюшка, погуляем?

— Да что ты, баба Тома, зачем ты? Не может он, — всполошилась Сашенька.

— А ты погляди, погляди.

Бабка потянулась и положила цепкие пухлые ручонки на песий загривок. Ванюша обомлел. Дома ему не позволялось подходить к собаке. Он запустил пальцы в длинную шерсть и с наслаждением дернул. Теодор вздрогнул, но стерпел — бабка Тамара тоже, бывало, дергала его, если оступалась. Потом мальчик вдруг обнял пса и прижался щекой к его теплому боку. Бабка Тамара шагнула, с ней шагнул и Теодор, и с ним, все так же в обнимку, шагнул Ванюша.

Так они ходили, бабка, пес и мальчик. Сначала по нескольку шагов, потом — подольше. А потом, покачиваясь, все трое стали выходить и со двора. Увидев их, Дуняша всплеснула руками и задохнулась, не найдя слов. Потом подошла и крепко поцеловала бабку Тамару в щеку. Та только отмахнулась.

Через месяц, когда осень постепенно захватила деревню, Ванюша уже гулял с Теодором сам. Он все так же крепко вжимался в собачий бок, но ножки его окрепли, и, хоть и неловко, но ступали. Гуляли недалеко — пес не любил надолго оставлять хозяйку, и часто оглядывался, стоило отойти от дома.

Вечером, когда бабка Тамара ложилась спать, Теодор всегда устраивался подле ее кровати. Вот и тогда улегся. Бабка провела по его шерсти морщинистой рукой и сказала:

— Ты, друг, Ванюшу береги. Приглядывай за ним. Ты ему нужен.

Теодор облизнулся и посмотрел на нее влажными глазами.

А наутро бабки Тамары не стало. Она ушла тихо, во сне.

Теодор лежал на крыльце. На его дворе суетились чужие люди, но он знал их всех и не лаял. Люди говорили о доме, о том, кто тут тепереча станет жить, о козах, о бабке… О нем все забыли. Ему было плохо, ведь его бог ушел, и ушел навсегда. Теодор не знал, почему бог не взял его с собой. Наверно, так было надо, и у богов есть прогулки, на которые не берут Теодоров… Но теперь Теодор был совсем один.

Он закрыл глаза и, наверно, задремал.

Пухлые детские ручки вцепились в его шерсть.

— Падем, — сказал Ванюша и потянул пса, — Дем, дем!

Пес поднялся. Он посмотрел на Ванюшу, по-человечески вздохнул и пошел. Мальчик шел рядом и болтал, весело и невнятно, как умеют дети. Для него пес был огромным, теплым, надежным. С ним было спокойно и совсем не страшно. Это был самый лучший пес на свете. Для Ванюши Теодор был его личным богом.

Конечно, Дуняша забрала пса к себе. Старик Григорий ворчал, что не станет кормить двух собак, но ей было все равно. Мягкая и тихая, в этот раз она твердо решила поступить по-своему. А когда на дворе появились щенки, и Григорий заикнулся про мешок да реку, Дуняша всерьез замахнулась на него половником…